На великом стоянии [сборник] - Николай Алешин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Здравствуй, Саша! Не пущу… Я помогаю Федосье Ивановне делать уборку. Уж до завтра. Извини, Саша! Даже руки подать не могу. Сам понимаешь…»
Я нисколько не подосадовал на тетку Феню за приборку: хотя она была совсем не из верующих, но, как большинство колхозников в селе, тоже готовилась по привычке на федоровскую. И во вторник нам с Дорой не довелось увидеться: директор с утра послал ее в район на семинар. Мне тоже досталось в тот день. После наряда ремонтировал с кузнецом лемехи двух плугов, с прошлого года оставленных в поле. Потом обучал ребят водить трактор на разных скоростях. А под вечер ходил в Замолодино к Василию Харитонову — по его просьбе: он вывозил от фермы на поле навоз и после третьей поездки едва дотянул на тракторе до своего дома. Оказалось, совсем подработались клапаны. Пришлось снимать головку блока. А прокладка в заклинении оплавилась — едва мы управились дотемна. Велел я Василию наточить стекла, вообще припастись на завтра и домой вернулся уж ночью. Мать сидела с собеседницей — теткой Феней, которая встретила меня веселой проборкой:
«Прежде молодых после сговоров водой не разольешь, а нынче хоть воротом притягивай, чтобы вместе были: им впору глядеть в дела, а не в глаза друг дружке».
Мать с улыбкой пошла в куть за чайником. А я снял фуфайку и в лад сказанному теткой Феней промолвил:
«Значит, это камешек в наш агрегат?..»
«Знамо, — усмехнулась она и, вздохнув, заговорила про Дору: — Тоже с полчаса как явилась. Совещание затянулось, и на автобус она опоздала. Ночевать не захотела, села на попутный грузовик. Оно не так уж холодно сегодня, а все равно в кузове прохватывает. Пришла из Ивакина — и прямо на печь. А после чаю легла в постель: «Отдохну и буду составлять планы». А меня попросила передать тебе вот…» — Она протянула мне записку.
Я прочитал: «Саша! Завтра у меня с утра нет уроков. Только после двенадцати — четвертый и пятый. Зайди ко мне пораньше. В восемь открытие сельмага. Говорят, в сельмаг много завезли всего. Посмотрим вместе. Непременно приходи! Буду ждать».
«Спасибо, — поблагодарил я тетку Феню за передачу. И так как был убежден, что ей известно, о чем пишет Дора, не стал секретничать: — Приглашает утром сходить с ней на открытие сельмага. Не знаю, разве уж только ненадолго, а то мы с Василием, пожалуй, не успеем отремонтировать завтра головку блока».
«Управитесь, — заверила тетка Феня. — Теперь день‑то вдвое прибавился против зимнего. Погодит твой Василий. Ему на руку, хоть бы ты совсем не пришел: в Замолодине тоже справляют федоровскую‑то».
«Эти праздники только во вред, — сел я за стол и налил из чайника стакан. — Строгача бы влепить Пропурину за завтрашнее открытие сельмага».
Теперь вам легко представить, с какой занозой в душе собрался я утром на открытие нашего сельмага. Нарочно надел рабочую фуфайку и захватил свой чемоданчик с инструментом, чтобы внушить Доре и колхозникам, что мне не до гулянки и не до зряшного любопытства. Я не опасался, что Дора осудит меня за будничный наряд: она, мол, сама оденется так же. И не ошибся: кроме того, в чем привык ее видеть в большинстве случаев, на ногах ее вместо чесанок тускло блестели резиновые боты. Да, чесанкам время было в отставку. Ночью шел первый дождь. Сугробы осунулись, а дорога посреди улицы и тропа по оба порядка домов взбухли горбылем, даже малыша держали плохо, а нога взрослого то и дело вязла до воды под рыхлой коркой снега. Грачи точно ошалели: вприпрыжку озорничали в гнездах, валились с них до самых нижних сучков и опять с шумом и криком взлетали сквозь ветви вверх. Петухи из заулков соседних домов тоже сходились у палисадников и так сшибались в первых драках, что на снег летели мокрые перья и брызги крови. Я, к смеху Доры и встречных ребят, которые шли в школу, раскидал в разные стороны двух таких очумелых драчунов.
В постоянной работе да в разъездах за последнюю неделю я совершенно не заметил, как был отделан наш сельмаг. И когда вместе с Дорой очутился перед ним, то не поверил своим глазам: терем теремом! Выкрашенные бирюзовой краской наружные щитовые створки дверей и окон были раскрыты и крючками пристегнуты к желтым бревенчатым стенам. Между ними приятно выделялись двери и окна с глянцевитыми от свежих белил переплетами рам. В мокрой красной железной крыше косо отражались как бы снежные от мела трубы. На залобке, выше написанной бронзой вывески, выпукло выделялся выпиленный из самой толстой фанеры знак Центросоюза. Справа и слева к углам здания примыкали две тоже очень красивые витрины. За стеклом на одной висела газета, на другой — афиша: «Сегодня кино «Адские водители».
«Наверно, интересная картина?» — сказал я Доре.
«А мы сходим вечером вместе».
Недовольство, которое держалось во мне с утра, отпало при виде сельмага. Хорошо он был обставлен и внутри. Когда в день выборов мы заходили сюда на «бал», новое помещение казалось излишне обширным. А теперь здесь было даже тесно от избытка товаров. Кроме того, что находилось на прилавке и в витринах из гнутого стекла, полки ломились от всякой всячины. Было так многолюдно, что я со своим чемоданчиком затруднялся двигаться. Налево от входа Дора натолкнулась на группу школьников.
«Живо на занятия!» — пристрожила она.
Они ринулись к дверям, но все оглядывались на оставленные ими несколько велосипедов и мотоциклов, которые не одних их соблазняли своей новизной. Тут же в три ряда стояли стулья. Они были сиденьями наложены один на другой, и за ними виднелись полосатые матрацы.
В первый день торговли на помощь продавщице Павле Мухиной Пропурин вызвал из ларька при доме отдыха театральных работников Нюшку Кокину. Но обе продавщицы стояли без дела в серых коленкоровых халатах и выжидательно глядели на бойкую толпу. Несколько колхозниц из ближних деревень уже купили кое‑что из «мелочишки» — чулки, эмалированную кастрюлю, стиральную соду, но не собирались уходить, а блуждали жадными взглядами по полкам и вслух высказывали свои желания:
«Да, богат завоз. Все‑то, все есть, чего ни запроси».
«Нет, не все, — насмешливо вступил в их разговор один из подступивших к прилавку мужиков, что проходили в то утро через село на Яхруст к месту сплава. — Я бы лошадь купил. А где она?»
Его товарищи захохотали. Но Павла Мухина проворно встала на табуретку и сняла с полки белого, в яблоках, детского коня:
«Вот, пожалуйста, возьмите сыночку».
«У меня дочка», — увильнул сразу покрасневший сплавщик.
«Так и заткнись! Нечего зубы скалить».
Колхозники круто осадили его:
«У него и сынок‑то еще не запланирован. Кишка тонка».
Павла опять поставила коня на прежнее место, между аккордеоном и двумя радиоприемниками — «Родина» и «Урал». «Урал» был изготовлен из особой пластмассы, вроде матового стекла, и походил на модель сказочного хрустального дворца. Я так залюбовался им, что даже забыл о Доре. А она пробралась ко мне и ухватила меня за рукав.
«Иди‑ка сюда, — потянула в угол направо. — Смотри, какая замечательная вещица!» — И указала на висевшее среди разной готовой одежды женское пальто с беличьим мехом наружу и серебристой шелковой подкладкой.
«Дорога ли такая шубка?» — обратилась Дора к продавщице Нюшке.
Нюшка, не глядя на одежду, с достоинством ответила:
«Это не шубка, а манто из сибирской белки. Три тысячи шестьсот рублей. Еще одно было. Бухгалтер райпотребсоюза купил жене. Вчера вечером приезжали. И это бы взяли, да маловато размером».
Мне сдалось, что Нюшка из бахвальства назвала шубку по‑заграничному.
«Почему же манто?» — усмехнулся я.
«Потому что так значится в накладной».
«А‑а, в накладной. В ней ведь всяко могут написать».
«Нет, не всяко, а как полагается. И могу доказать из другого, раз на то пошло. Позавчера директор дома отдыха справлял день рождения. Я тоже была в гостях и сама заводила пластинку с песенкой «Плачь, если можешь, у темной гардины, спрятав лицо в меховое манто…» Вот вам «меховое»!..»
Она победно взглянула на меня, отчего вздернутый носик ее точно еще выше задрался. Я отступился:
«Ну манто так манто».
Дора, казалось, не слышала нашего разговора: она, как в гипнозе, смотрела на шубку. Вдруг обратилась к Нюшке:
«Разрешите примерить?»
«Пожалуйста».
Нюшка открыла дверку прилавка. Дора сняла свое потертое плюшевое пальто и обернулась ко мне:
«Подержи пока».
Я опустил чемоданчик на пол и в обе руки принял ее пальто. Тепло от него приятно передалось мне. Дора очутилась за прилавком и там, никого не стесняясь, напустила на пояс юбки свой короткий джемпер. Так же поочередно до пальцев натянула рукава и в горстку забрала их концы, когда Нюшка стала надевать на нее шубку. Многих пробрало любопытство при этой примерке. Меня с пальто в руках прижали к самому прилавку. Шубка складно облегала фигуру Доры. Мех был серебристо‑серый, как опушка леса в дымке инея. Дора запахнулась перед трюмо, что стояло в углу между диваном и сервантом, и отразилась в нем вроде снежной королевы. Глядя в трюмо, она поворачивалась к нему то одним боком, то другим, при этом поводила плечиками да вскидывала и опять поджимала каждую руку. В трюмо ее отражение точно танцевало и задорно влекло к себе тем, что от локотка‑то… Я стоял будто в каком дурмане, но ничего не упускал из виду. Что говорить! Не только на меня, а и на других Дора очень подействовала примеркой. Колхозницы так и нахваливали в полный голос:
